Мой друг умищем не обижен.
И это правда, а не лесть,
К тому же Музою возвышен,
Писал стихи - что есть, то есть.
Он страстно, как и все поэты,
Хотел признанья. И мечтал
Всех пристрелить из пистолета,
Кто вдруг его не признавал.
Когда венка нет из лаврушки
Взрывался он, но видит Бог,
Не мчался на дуэль, как Пушкин
А сдерживал себя, как мог.
Он в веке двадцать первом, бурном,
Поэт, местами филантроп,
Себя, поскольку был культурным,
Не мог заставить врезать в лоб.
Бывал я раньше сдержан тоже,
И блюл себя, что было сил.
Но вот прохожему по роже
Однажды все же засветил.
Грустил и нервничал сначала,
Казалось, совершаю зло,
С теченьем лет привычней стало,
И угрызение прошло.
А что поэты? Этим тоже!
И, помню, не было и дня,
чтоб я не дал кому-то в рожу,
Кто плохо пишет про меня.
Бесспорно, что идея эта
Мне душу греет всё сильней.
Хотя, конечно, для поэта
Есть беды явно пострашней.
К примеру, конкурент без мата
Шедевров пишет череду,
Я мимо этого собрата
Конечно, тоже не пройду.
Ведь из-за действующих санкций
Венков из лавра – не найти.
А тут какие-то засранцы
Перебегают мне пути.
Но между тем настало лето,
И я со всеми стал «на ты».
Меня признали, как поэта,
Сначала местные менты.
Потом флейтист из перехода,
Красотки с нашего шоссе,
Которым посвятил я оду,
Рассказ, поэму и эссе.
Вот так кручусь всю жизнь в заботах,
Ни отдохнуть, ни помечтать…
А так стихи писать охота!
Но некогда, едрена мать!