(Из воспоминаний Перберта У. «Как родился пятилетний план»)
Давно это было. Пригласили меня, помнится, на шашлык. Время было ужасное, голодное. Кончилась революция, начался голод. Баранинки, свининки, говядинки и след простыл. Шашлычок замутили из того, что под руку попалось. Собачонка попалась в тот раз. Народу собралось немного, но одни начальники. Не забуду, как Пенин подкрадется бочком к Процкому, похлопает того рукой по заднице, улыбнется так ласково и скажет: «А вы, батенька, та ещё проститутка». Тот тоже улыбается без обиды всякой. Усмехнется сквозь усы Пталин, весело поблескивает своим пенсне Перия. Душевная была обстановка.
Пока мясо жарилось, Пенин повел меня в высокую башню.
– Пойдемте, - говорит, - милейший, я вам светлое будущее покажу.
Вошли мы в башню, а там одно окно. Круглое такое.
- Давайте, - говорит Пенин, - кинем взгляд на западные окраины нашей необъятной страны.
Кинули, а там такая красотища! А Пенин взял меня за локоток, подвел к столу и налил стакан водки.
- За процветание наших западных территорий, - говорит.
Выпил я, а Пенин обвел меня вокруг столба, приставил к круглому окошку, повернул какую-то рукоятку и предложил глянуть на восточные территории страны. И опять красотища, и опять к столу, и снова стакан, и тот же вояж вокруг столба к этому иллюминатору. Рукоятку повернул и обратил моё внимание на южные земли. И снова глаз не оторвать!
После четвертого стакана было даже больно смотреть на яркость красок северных территорий.
- Фантастика, - сказал я.
- Нет, - ответил хозяин. – Это подарок моих немецких друзей, калейдоскоп называется. Не понять вам пока этого, батенька.
А сам рукой за борт пиджака держится зачем-то и улыбается лукаво так.
Когда мы выползли на двор, творилось там форменное безобразие. Истолковав буквально слова Пенина о принадлежности Процкого к особам древнейшей профессии, Пталин и Перия трахнули дуэтом несчастного, не отходя от дымящегося мангала. Тот плакал, называл такие действия произволом и грозился написать жалобу в Лигу наций. Насилу успокоили, и то после того, как сам Пенин расстегнул ширинку и пообещал надругаться над плачущим польшевиком немедленно, поскольку промедление, по его словам, было смерти подобно.
Тут пришли Порький с Прупской и стали возмущаться. Порький тогда произнес своё знаменитое: «Человек – это звучит горько!» Пталин на это погрозил ему пальцем, Пенин дружески приобнял за плечо, Прупская расцеловала его взасос, и лишь Перия ничего не сказал и не сделал, оставив все на потом, Пвердлов только ухмыльнулся.
Шашлык удался на славу, вскоре все забыли о надругательстве над будущей жертвой мексиканского альпиниста и развеселились. Монополька лилась рекой, бродячего бобика трескали с превеликим удовольствием.
Позже заговорили о делах. Решили, что развиваться надо поэтапно. Например, лет этак по пять в каждом периоде.
- А если за пять не успеете? – скептически поинтересовалась единственная в этой компании дама.
Облажаться никому не хотелось, но выход нашел поруганный соратниками Процкий. Он предложил, без упоминания в выступлениях, исключительно для внутреннего употребления, число необходимых для реализации задач лет умножать на число ПИ. От названия Пи тут же и отказались. Порький, знавший людей не по книжкам, предположил, и не без оснований, что эти пару буковок сообразительные граждане примут за сокращенное непечатное слово, характеризующее аховое положения дел. Все согласились и решили умножать на 3,14. Пвердлов, как человек знавший толк в математике, особо в делении и вычитании, начал орать, как на митинге, что число само это приблизительное, а 14 сотых у него в периоде. Слушать портного не стали, на такие мелочи, как бесконечность вроде бы понятного и очевидного решено было наплевать. Велели Пвердлову приступать без всяких скидок на возможную погрешность с понедельника и разошлись кто куда.